Миф о коренном сибиряке: исторический аспект

    Западная Сибирь была местом административной ссылки, её отбывали менее опасные для общества люди. Основная часть «отпетых преступников» приходилась на Енисейскую, Иркутскую губернии и Забайкальскую область, тогда как в Тобольской губернии вообще не было ссыльно-поселенцев, а в Томской насчитывалось всего 24 человека. Кроме того, в Забайкалье находилась Нерчинская каторга, остававшаяся главной каторгой страны и после интенсивного строительства каторжных тюрем на Сахалине. Нерчинская каторга представляла собой сеть в несколько десятков больших и малых каторжных тюрем, объединённых в каторжные районы: Горно-Зерентуйский, Александрово-Заводской и Карийский. Люди содержались там в нечеловеческих условиях. В 1851-1852 годах в пяти каторжных тюрьмах (Нижне-Карийская, Средне-Карийская, Усть-Карийская, Верхне-Карийская и тюрьма Амур), работавших круглосуточно на приисках, погибло 2 000 заключённых. С 1860-х годов количество каторжан неуклонно снижалось — и в связи с закрытием нерчинских работ, и по причине изменения государственной политики — смягчался режим.

​

   В 1892 году в Российской империи было 14 484 ссыльно-каторжан (13 % от всех российских заключённых). Из них 7,7 % (1 117 человек) приходилось на Оренбургскую губернию (266 человек), Харьковскую губернию (265 человек), Семипалатинскую область (43 человека) и Тобольскую губернию (510 человек). Остальные 92,3 % каторжан находились в Иркутской губернии (2 004 человека), Забайкальской области (2 164) и на Сахалине (6 000), ещё 3 099 человек ожидали отправку на восточносибирскую и сахалинскую каторгу в пересыльных и общих тюрьмах[1].

​

   В Нерчинских каторжных тюрьмах в XIX веке зародились порядки и традиции российского уголовного мира (на воле это происходило на юге России, в основном в одесско-бессарабском регионе, а в тюрьме – в Забайкалье). Там сформировалась тюремная иерархия: «иваны» (авторитеты) — «храпы» — «жиганы» — «шпанка». Оттуда же пошли «заповеди арестантской жизни», ставшие «понятиями». Отголоски той эпохи присутствуют и в современном уголовно-тюремном жаргоне: «бродяга», «честный каторжанин» и т. п.

​

   Поскольку Сибирь превратилась в регион чрезвычайной концентрации криминального элемента, с 1900 года уголовная ссылка в Сибирь была прекращена специальным законом. С началом Русско-японской войны перестала существовать сахалинская каторга (официально упразднена 6 апреля 1906 года). Ссыльно-поселенцы и бывшие каторжные, в течение многих десятилетий оседавшие на постоянное жительство в Сибири (после освобождения они получали статус ссыльного поселенца, администрация выдавала им лес, инструменты, мотыги, топоры, лопаты и т. п. для обустройства и что-то вроде «подъёмных» продуктами), оказали заметное влияние на население Сибири, особенно в Иркутской губернии и Забайкалье. Сложилась некая субкультура «слезам и скорби посвящённого края». Маргинальное уголовное творчество, по сути, стало разновидностью сибирского фольклора: «Путь сибирский дальний: слышно там и тут, нашего товарища на каторгу ведут». Тема «кандального звона» пронизывала всю народную культуру Восточной Сибири и через Сибирь распространялась на всю Россию. Символичной в этом смысле является известная забавная история, связанная со старой каторжанской песней:

​

Лишь только в Сибири займётся заря,

По деревне народ просыпается.

На этапном дворе слышен звон кандалов:

Это ссыльные в путь собираются.

​

Во время Русско-японской войны казаки отдельной Забайкальской казачьей бригады, участвовавшие в рейде по японским тылам, на мотив этой песни сочинили свою, повествующую о тяжёлом штурме железнодорожной станции Инкоу в Маньчжурии:

​

За рекой Ляонхэ загорались огни,

Грозно пушки в ночи грохотали,

Сотни храбрых орлов из казачьих полков

На Инкоу в набег поскакали…

​

А в 20-е годы комсомолец Николай Кооль переделал её в «Там, вдали, за рекой…».

Замечательный современный писатель красноярского происхождения Евгений Анатольевич Попов в качестве эпиграфа к своему небольшому эссе «Сибирь»[2] поставил стихи Леонида Мартынова:

​

Ты не ругай сибиряка,

Что у него в кармане нож.

Ведь он на русского похож,

Как барс похож на барсука.

(В оригинале: «Не упрекай сибиряка…». — С.К.)

​

  Оба литератора, бесспорно, большие патриоты Сибири (хотя и тот, и другой ещё в молодости перебрались в столицу). Мартынова даже арестовали как «сибирского сепаратиста» в 1932 году (судили, правда, не как областника, а как контрреволюционера, которым будущий советский классик вовсе не являлся, несмотря на любовь к Колчаку). И всё же их представления о сибиряках вроде бы справедливые, но одновременно какие-то отвлечённые, так сказать, трансцендентные. Они слишком произвольно объединяют старую Сибирь, где у жиганствующего сибиряка «в кармане нож», и Сибирь ХХ века. Е. Попов пишет: «Сибирь чем не американский melting pot, или плавильный котёл, если выразиться по-нашему? Русские, украинцы, белорусы, казахи, немцы, которые постепенно наполняли Сибирь с ХV века, ненцы, эвенки, эвены, хакасы, долгане, кеты, буряты — что жили здесь всегда, как индейцы всегда жили в упомянутой Америке. Французы, англичане, японцы, китайцы, литовцы, латыши, эстонцы… Ответственно утверждаю, что за годы и столетия всё переплавилось, кто бы что по этому поводу ни говорил, что бы ни декларировал. К примеру, у одного из главных радетелей русской идеи, живущего в городе И., стоящем на реке А., — выдающиеся азиатские скулы, доставшиеся ему в наследство от предков — тофаларов, крещеный еврей из того же города является видным современным русским поэтом, а финн Тойво Ряннель стал знаменитым сибирским пейзажистом»[3]. С одной стороны, Попов абсолютно прав, хотя англичан и французов в сибирском плавильном котле найти трудно, у Распутина не тофаларские, а эвенкийские корни[4], а Тойво Ряннель последние 17 лет прожил на исторической родине (хотя и навещал Сибирь) — в Финляндии, где и похоронен весной 2012 года. С другой стороны, в любом российском регионе есть, в том числе в среде художественной интеллигенции, и «крещеные евреи», и люди с азиатскими скулами, и даже балтийцы (упомянутый Н. Кооль, например, был эстонцем, хотя организовывал комсомол в Белгороде и Курске).

​

   В другом эссе — «Транссиб и вокруг» Е. Попов прямо противопоставляет Европейскую Россию и Сибирь: «Байкал, Байкал... Как много в этом звуке. Европа хороша, спору нет, но уж больно здесь все зарегулировано. Тут тебе шлюз, тут искусственное водохранилище с размытыми берегами, тут ладят автомобиль “Лада”, там показывают монастырь, где скрывался от врагов первый русский царь, а тут дом, где убили царя последнего, что, впрочем, уже на пограничном с Азией Урале. Байкал — это нечто другое. И Сибирь — нечто другое, непереводимое. Как не переводимо на европейские языки слово “ВОЛЯ”, которую одни считают синонимом свободы, а другие — отражением мятущейся и зыбкой русской ментальности, склонной к анархизму. Сибирь — это воля, а Байкал — это воля вольная, равно отстоящая и от земного, и от небесного»[5]. Только давно уже нет такой Сибири в действительности. Есть, конечно, отдельные места и люди, сохранившие «волю вольную», ментальность конца XIX века, но в целом это миф, ярким пропагандистом которого является Евгений Анатольевич Попов. В своих высокоталантливых произведениях он, конечно, отражает определённые пласты сибирской реальности (душевно написано про «город К. на реке Е.»), но нет той сибирской ментальности, радикально несхожей с русской, о которой любит говорить писатель. Вернее, есть сибирская ментальность, но она вовсе не та мифологическая, уходящая истоками в XIX век.

​

  Любопытно в этом смысле использование Е. Поповым термина «эманация». К эссе «Сибирь» вторым эпиграфом он поставил определение из Словаря русского языка: «Эманация — (книжн.) истечение, излучение, выделение чего-либо откуда-либо», а свой очерк закончил словами: «Волшебная эманация Сибири притягивает, волшебная эманация Сибири спасёт…». Из контекста непонятно, имел он в виду «выделение, истечение» Сибири из «чего-либо» (вероятно, из России) или использовал философскую дефиницию, т. е. писал про эманацию самой Сибири. Но, строго говоря, эманация противоположна совершенствованию: всё богатство содержания находится в исходной точке, а потом — последовательное оскудение. Именно это и происходит с Сибирью, если за исходную точку мы, условно говоря, возьмём сибиряков конца XIX века. Тогда сформировалось то, что обычно понимается под «сибирским характером», «сибирской ментальностью», «сибирской идентичностью» и вообще сибирской культурой. Здесь, собственно, и заложено главное противоречие. Очень часто под «сибирькостью» понимается именно это, а речь идет совсем о другом — о поздней Сибири. Если воспользоваться этим не совсем правильным словосочетанием — «эманация Сибири», то в него как раз можно вложить смысл «потеря старой Сибири».

​

    Если говорить о миллионах жителей современной Сибири в целом, то того типа коренного сибиряка, той ментальности, той культуры, той интеллигенции, того народного менталитета не существует, хотя и сохранились маленькие островки непрерывной сибирской традиции. Коренной сибиряк был продуктом сложной духовной интеграции аборигенов, ссыльных, старожилов, староверов, казачества, с процессами ассимиляции, взаимовлияния. Старая Сибирь, особенно её восточная часть, абсорбировала сотни тысяч людей. Даже постоянный приток новых поселенцев не разрушал сложную сибирскую организацию. Это обстоятельство породило в XIX веке спорные, но небезосновательные взгляды на своеобразный тип сибиряков, не похожих на русских. В дореволюционной историографии, начиная с Петра Андреевича Словцова, «сибирского Карамзина», как называл его Ядринцев, были довольно распространены представления о сибиряках как об особой народности. Щапов, вслед за ним Ядринцев и другие областники отделяли сибиряка от русского. Речь, скорее всего, шла об антропологических, этнографических, культурных, бытовых, психологических характеристиках. При этом Ядринцев наблюдал формирование общего и отказ от групповых особенностей сибирского населения в пользу этого общего. Когда читаешь в работах Ядринцева о процессах этносмешения, об оторванности Сибири (и не только географической), о влиянии образа жизни и хозяйствования, климатических условий, складывании внутриэкономических связей, особенностях культуры, сибирского характера (психологического типа) и даже языка, то это удивительным образом напоминает то, как в научной, особенно марксистской, литературе описывался процесс сложения наций. То есть получается, что для складывания нации, которое есть процесс не только естественно-биологический и экономический, не хватало только политической воли, мобилизации вокруг политических лидеров.

​

   Но в том-то и дело, что политическое значение этнокультурных процессов в Сибири было прямо противоположно феномену появления наций. Русские сибиряки рассматривали себя как силу, превращающую Сибирь в Россию. Поэтому ни о каком сепаратизме не могло быть и речи. Долгое время не было и двойного самосознания, характерного для представителей субэтносов, которые осознают свою принадлежность ко всему народу и к особой его части. Стремительное формирование сибирской идентичности стало происходить только во второй половине XIX века как реакция на массовый поток в Сибирь переселенцев из европейских губерний. В Западной Сибири произошла мобилизация старожилов, в Восточной — начался процесс коллективного самоопределения большей части населения.

​

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

1. См. Энциклопедия Забайкалья, статья «Нерчинская каторга» и статьи по каторжным тюрьмам: Акатуйская, Алгачинская, Зерентуйская, Кутомарская, Кадаинская и др. (электронный вариант: http://ez.chita.ru/encycl/concepts/?id=5061); Слиозберг Г.Б. Каторга, каторжные работы/ Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. СПб.: Брокгауз-Ефрон. 1890—1907.

2. Попов Е. Сибирь\ журнал «Октябрь», 2005, №12.

3. Попов Е. Сибирь\ журнал «Октябрь», 2005, №12.

4. См. статью эвенкийского писателя Александра Латкина «Уроки Распутина» к 100-летию эвенкийской литературы: Восточно-Сибирская правда, 2004, 30 апреля (электронная версия: http://www.vsp.ru/culture/2004/04/30/442163).

5. Попов Е. Трансиб и вокруг\ журнал «Октябрь», 2009, №4, есть электронная версия: http://magazines.russ.ru/october/2009/4/po14.html